Верховцы и Низовцы
Казаки дразнили друг друга по любому поводу. Зачастую просто передразнивали — «перекривляли». Ведь в разных станицах говорили поразному.
Одно и то же слово выговаривалось на разный лад. К примеру, быка, который при пахоте шел по борозде, называли и бороздённый, и бороздинный, и бороздний, и бороздняный, и борознённый. И каждый считал‚ что он-то гласит так, как надо, а другие-прочие белебенят невесть что.
Более того, одно и то же в одной и той же станице могли называть совершенно по разному. В станице Багаевской бондаря звали и бондарником, и бочкарём, и чембарём.
Наконец, одно и то же слово в разных местах могло значить нечто прямо противоположное. Попробуйте хотя бы понять, какой же это цвет — буланый, если на верхнем Дону так называли сорт винограда, который там же назывался еще и
белоголовым, а на среднем и нижнем Дону говорили „Буланый виноград черный, твердый, с него вино розовое .
Вдобавок и бледно-синим оказывался этот виноград, но бледно-синий, по крайности, близок к темному. Зато буланая лошадь — это была лошадь светло-желтой масти!.. И можно не сомневаться, что те, кто понимали под «буланым» белый цвет или
бледно-желтый, смотрели на тех, кто понимали под этим черный или бледно-синий цвет, как на балдятных. И наоборот.
Вот отчего мы в этом уверены. Были станицы, где «с» путали с «ж», «ш», «ч» — прихватывали на «сы». Их перекривляли:
— Мой шин (сын) цин (чин) полуцил (получил)!..
— Ой, кумуска (кумушка), съела раковую носку (ножку) — цисто (чисто) воды опиласЬ!..
Там же «ы» подменяли на «и». Соответственно, дразнилка:
— Ми да ви на биках ехали, рибой погоняли, а пиль столбом-столбом!
В одном хуторе говорили «с придавом”, „прирыкивали“ — раскатывали звук „р“. Иностаничники зубоскалили.
— Вот, бррратец, в тррретьем годе тарррань ловилась!
В этих же краях, в Черкасии, со времен черкасов-запорожцев, оставивших свое имя столице Донского войска, жили отзвуки украинской „мовы“. Здесь говорили не „был, была,
были“, а „бул, була, булы“. Поэтому вся обнизовая „черкасня”, “черкаса» числилась в «булочниках”.
На другом конце области жонглировали „и“ — „е“, „а“ — »я", «о» — «ё». Пересмешка была такая:
— На пиче (печи) была сучкя, поела кислинькию малачкё, я иё дрючкём, она хвост крючкём да за речкю!..
Но помимо пересмешничества, могли и тонко иронизировать. Казаки Кривянской станицы выделялись самомнением даже среди черкасы. И вот как их изображали:
— Если бы не мы, боговы кривяне, так идолова черкаса с голоду повыздыхала б!
В этой пародии кривянцы присваивали себе родовую привилегию донца, казака вообще, с гордостью говорившего:
„Мы, казаки, люди боговы!..". И еще донцы говорили: „Бог над нами, а конь под нами”, „Руби меня, татарская сабля, — не трожь, боярская плеть”, „Здравствуй, царь-государь, в кременной Москве, а мы казаки, на Тихом Дону". Только Бога ставили они над собой. С царем здравствовались на равных, а уж бояр не считали ни во что.
Но во всем этом пестроцветье прозвищ, дразнилок и пересмешек, где все были равны „в общую правду", выделялась пикировка жителей Верхнего и Нижнего Дона. Низовцы спредвека считали себя старше. Когда царь Федор Иоаннович, обращаясь в одной своей грамоте к донцам, начал с верховых, — низовые выговорили за это посланнику Нащокину
«с прискорбием».
Со временем определилась различительная грань между низовцами и верховцами. Притом, что и на „верху“ были и владелые, и бобылёвые, все же «низ» в целом жил достаточней, крепче «верха».
Пикировка начиналась впрямую по этой линии.
— Бурсак колесо затормозил! — ядовито замечали верховцы по поводу «нижняка», воротившегося в полк из побывки с капитальным запасом бурсаков — домашних хлебцев.
Низовцы огрызались:
— Сказано, что верхота! Со свечным салом кашу ест!
— Сяргучи! — «дражнились» верховые.
Здесь подразумевалась целая сценка. Низовцы щеголяли своей зажиточностью, франтили. В частности — красили стремена снаружи в красный цвет сургучом. И вот один такой низовец садится в седло, а теща на приступках стоит, смотрит. Казак задирает ногу со стременем:
— Сяргуч видать ай нет?.. `
Но на эту пародию у низовых был равнозначный ответ.
— Чимязин! — парировали они.
За этим словом, обозначавшим особый, трубкой, кошелек, в какой хорошо класть столбиком монеты, — за этим словом тоже была пародийная сценка.` Вроде бы верховец отцепляет от пояса свой кошелек и говорит:
— Чимязин, чимязин! Дай один (двугривенный)!
— На што табе?
— Коню сена купить.
— Возьми.
Потом казак заводит опять:
— Чимязин, чимязин! Дай один!
— На што табе?
— Пирога купить.
Но верховцу-то пироги не по карману. И потому казак вслед за тем сам себя бьет чимязином по носу, приговаривая:
— Не лакомьси! Не лакомси!..
