Каждый клик по рекламе поддерживает проект «Казачий Стан»

Кашатурка

Кашатурка

Перед вами повествование о судьбе донского казака, уроженца станицы Атаманской Сальского округа.

Прототипом героя выступил реальный человек — Стефан Егорович Зипунников. Это особый тип казачьей натуры, уходящей со временем в прошлое. Память о нём сохранили дети: Иван, Евгения, Феодосия и внуки. Феодосия Стефантьевна, дочь Стефана Егоровича, тепло и душевно, с большой любовью поведала о своём отце. Благодаряэтим воспоминаниям, я написала рассказ о Стефане Егоровиче и его семье, о сложном выборе, стоящем перед казаком. О той эпохе, в которой жил наш герой. Феодосия Стефантьевна сохранила память об отце и о станице Атаманской, о её жителях.

В повествовании упоминаются уникальные слова донского гутора, свойственные для станицы Атаманской и хутора Гуреева, многие из которых уже не применяются в бытовой речи (см. приложение).

Стефан Егорович Зипунников родился в 1906 году, он ещё застал казаков станицы Атаманской, которые прошли в боях и Русско-Японскую, и Первую Мировую, и Гражданскую войны. На их примере подрастающее поколение молодых казаков-атаманцев достойно влилось в ряды воинов, ушедших на фронты Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. Стефан, как и все донские, терские, уральские казаки того времени, застал переходный период, когда в казаках уже не нуждались как в военном сословии и казачьи станицы не поставляли своих сыновей на службу поголовно. (Казаки после завершения Гражданской войны продолжили военную службу. В 1920-е гг. РККА переформатировали на тер­ри­то­ри­аль­но-ми­ли­ци­он­ное устройст­во, практиковался призыв в так называемые «переменные части». В эти территориальные соединения призывалась казачья молодёжь, их называли «переменники». До 1936 г. не было формирования отдельных казачьих частей. Исследователи произвели подмену понятий, выдав этот факт за поголовный запрет призыва казаков в армию, чего в годы советской власти не было).

Но в казачьей среде остался пласт культуры, благодаря которому сохранялись традиции воспитания казаков-воинов, достойных служителей Отчизне.

Всё менялось, уходила в прошлое самобытная старообрядческая казачья среда. Станицы Атаманской, к сожалению, не стало. Многие казаки были подвержены репрессиям, выселению, уничтожению. Но в эти годы пришло новое понимание цели служения Родине — нужно было быть не только воином, но и созидателем, строителем будущего своего государства. Страна после войны нуждалась в подъёме промышленности, строительстве городов, хуторов, станиц. Разъезжались казаки из нажитых мест, уезжая на стройки. Осваивали новые профессии, новые территории, применяя свой характер, закалённый в битвах их предками, воинами-порубежниками, более 500 лет служившими России. Одним из таких воинов и созидателей стал герой моего рассказа донской казак, уроженец станицы Атаманской Стефан Егорович Зипунников.

Степной ветер гулял лёгкими порывами по улицам и балкам наполовину опустевшей Атаманской станицы. Вылетая волнами на яры, ветерок обволакивал тёплым летним воздухом идущего по степной дороге высокого смуглого казака Стефана Егоровича Зипунникова. Он вёл под уздцы донскую кобылу по кличке Косынка.

После Гражданской войны, расказачивания, коллективизации поредели дворы и улицы станицы Атаманской. Добротные курени, стоявшие когда-то ровными рядами, были разобраны и перевезены хозяевами по другим хуторам или сожжены непонятным племенем азиатским — курдами, пришедшими в эти места после выселения казачьих семей. Они не смогли выжить в бескрайней степи. Некогда богатая и зажиточная станица светила прорехами в рядах улиц, как беззубым ртом.

От церквей и молельных домов старообрядцев остался один рассыпающийся фундамент, бугры высились от подклетов на месте куреней, зияли ямы от ледников, колодцев. От старого казачьего кладбища, с покосившимися крестами и памятниками, с разрушенной оградой, в разные стороны отходили овраги, будто трещины на коже. Они разрывали землю в разные стороны, словно в укор казакам: мол, посмотрите, что стало после того, как вы начали уходить из этих мест. В войну было и такое, что с кладбища кресты носили ночью, ими печки топили, детей согревали памятью предков. Разъезжаются казаки, не видя будущего в месте, разорённом ветрами перемен. Вот и Стефан возвратился в родимый дом, чтобы забрать и перевезти на новое место жительства свои нехитрые пожитки. Работу ему дали в табуне коннозаводском. Одно плохо: с Анной Кузьминичной не договорились, с супругой...

А природа буйствует и говорит: «Живи, станица»! Всё зелено вокруг, глаз радует. «До того вясна хорошая, сена отродясь такого не видывали, вона и пашаница стоит, колос набирает, вся как на подбор, — подметил Стефан. —Смотришь вокруг: народ работает, учится, привезли в соседний конный завод новые трактора, сеялки, косилки. Кадры молодые приезжают: ветеринары, агрономы, медики, учителя. Только вот в Атамановской всё мертво…»

По правой стороне Сала от хутора Гуреева до самой станицы Атаманской раскинулись заливные луга — Атаманские и Гуреевские сенокосы. До революции юртой атаман не разрешал там ни пахать, ни сеять, сена хватало с лихвой на всех. Осока (если в конце идёт словарь автора, то подтекстовые сноски не нужны) поднималась в рост человека. На сенокосах после того как вода уходила, с самого раннего утра косили сено косарками. Казаки молили Господа, чтобы Сал хорошо разливался в вёсну, сено луговое было хорошее. Когда вода уходила, в овражках оставалась рыба, в основном щурята, которые запутлявшись в траве, не смогли вернуться в реку. Люди её ловили голыми руками и складывали в сапетки. Рыбу солили, вялили, а потом цепляли, нанизывая через хвост, на проволоку и грубую нить, которую привязывали с двух сторон на гвозди к балкам, держащим камышовую крышу летних кухонь. Вспомнился чебак с душком, висящий под навесом, и… вот те на, чем вонючей, тем вкуснее. «С опарышем», — говорили старые казаки, ещё самого Императора помнящие. От того запаху загулявших рыбьих кишок казаков рахманщиками кликали.

Когда луг подсыхал, начинали косить сено, духмяное, всё наскрозь пропахшее степью Сальской. Во время косьбы впереди волы тащили косарку, сзади погонщик — мальчонка-кужонок с важным видом при помощи кнута руководил мерностью шага волов. За косаркой граблями собирали сено бабы да детвора, кучковали в копнёшки. Казаки зубарили сено вилами и складывали в большие скирды уже подсушенное. Деды рассказывали, что старообрядцы, когда навильниками сено кидали в скирды или на телеги, не подпоясывали рубаху. Часто в сено заползали змеи, они падали сверху, когда вилами брали сено и поднимали вверх, через открытый ворот могли попасть под рубаху. Пояс задержал бы змею, она могла укусить, а без опояски проскальзывала вниз. Вокруг скирды делали углубление, чтобы влага уходила, и сено оставалось сухим. На косьбу брали с собой в сумку ирьян, сало, лук, яйца, луковые перья, катламы, заведённые на простокваше. Гуртом сядут хуторцы на обед под скирдёшку, и никто голодным не оставался.

Казаки на службе, на работе, дома трудились не покладая рук. День год кормит.

«В том годе, благодаря тёплой осени, озимка так лихо начала расти, что пришлось табун лошадей загнать, притоптать её. Если стебель у озимой рано выйдет, то потом колоса не жди. Вот в эту лету она и стоит ковром вся», —подмечал Стефан Егорович.

Стефан был обут в новые хромовые сапоги, ещё не разношенные, в которые было вправлено армейское галифе. На нём хорошо сидел пиджак типа френча черного цвета, под ним рубашка белая, на седой голове фуражка, чуть сдвинутая набекрень. Казак без головного убора не казак. Станишники бы сказали — «чукавый казак».

Стефан ехал в Атаманскую станицу к своей супружнице, самой любимой и родной Аннушке, хотя больше называл её Кузьминишной для важности. Детей с ней нажил троих: Ивана, Евгению и Феодосию, «Феня, Хенка, Кашатурка», — так называли в семье самую любимую дочку. Надо было просить согласия на переезд. Знал Стефан, что откажет супружница, уже был разговор. Но надеялся, что, если заберёт вещи и уедет сам, первый, то Аннушка тоже переселится. Просил же, очень просил вместе уехать в Новую Лавлу или в хутор Сиротский, там и работу бы себе нашла.

«Народ в конном заводе другой, подобрее, чем свои казаки-то. А в Атаманской чаво ждать: работы нет, школы, детсада нет, больницы нет», — мыслил Стефан. Но упёрлась жёнка и всё: «Мы не щернь, нещего среди хохлов жить. И все энти колхозники — брехуны, безбожники, щастушки похабные поють, и брешуть, что скоро всё бесплатно будеть, при коммунизьме жить будем».

Трое детей у них, а вона — не заставишь в колхоз. Через то и семья пропадает. Кричит: «Голодують они там! А мы на Атаманской как-нибудь проживём без энтого колхозу. Корова есть, козы есть, молоко есть, гуси вон на рещку бегають, сена накосим, жир свиной и гусиный натопим, масло собьём, пух в Котельниково отвезём на базар, продадим, платки пуховые навяжу, хороший платок на 150 петель 5 рублей стоит, курёнку нагоним».

Эх, не понимает баба, что коли казак сказал, надо слухаться. А непокорная Кузьминишна одно свои молитвы читает, на службы ходит, посты соблюдает. Исти не сядет, пока не перекрестится и молитву не прочитает. Бежит на службу воскресную в Котельниково, в церковь старообрядческую, и детей с собой ведёт, а энто почти 30 вёрст. Хорошо, если кто на телеге подвезёт, а чаще пёхом.

Бабка Сальникова рассказывала про неё: «Идолова баба, поставит Евгению, Феню и Ивана на восток к чинному ряду с чинберочкой задёрнутой, под которую заначку прятала, заставляет молиться и утреннюю, и вечернюю. Подрушник у ней, лестовка, и откудова она берёт этих усопших повторять их, а ещё и земные поклоны. Не дай Бог дитё обшибётся — заставляет читать заново».

«Энто раньше надо было читать молитвы и верить в Бога, а сейчас я на фронте такого насмотрелси, три года войны прошёл и не знаю, есть он, Бог, или нет, — размышлял Стефан по дороге к родному куреню. — Хозяйка Анна Кузьминична добрая: и гуси водються, в руку ей идут, и птицы полно, и коровы справные, козы, дома чисто, дети присмотрены, борщи варит славные. Но больно она строгая, боюсь её, одним взглядом своим как наказывает».

Припомнил Стефан, как к Аннушке когда-то явились сваты из Котельниково. Приехали поздно вечером, после коров, по потёмкам: вдруг откажут, не опозориться бы перед всеми. Сестра Кузьминишны, Мария, послала её за лампой семилинейкой к соседям. У одних соседей не оказалось, та побежала к другим, да видно, проговорилась. Прибежал Стефан сразу, как соседи ему рассказали про то. Ворвавшись в курень, сказал сватам: «Невеста моя! Неча тут ездить! Если не уедете, то я вам постригу гривы у коней»! Сваты покрутились, да домой поехали ни с чем. Придя домой, Стефан тут же сказал родителям: «Засылайте сватов к Кувиковым». В подарок к сватовству невесте туфли купил лаковые.

Девчата крутились вокруг Стефана Егоровича, когда он молодой был. Большой, красивый, рукастый. Они, Зипунниковы, все чернявые красавцы, удались в бабку-калмычку, да ещё говорили про турчанку, привезённую чёрт-те откудова. А вот выбрал Анну Кузьминишну Кувикову по большой любви. Коса у Ани до колен росла. Не отходил ни на шаг от такой красавицы.

«А помню, как венчались мы после Покрова! В Атаманской, в молельном доме старообрядческом. Сама Пресвятая Богородица свой Покров простёрла. Анна красивая, статная, в платье белом, венец на голове, и косы заплетены. Приданое невестино перед свадьбой подружки перенесли в курень Зипунниковых. В молельный дом на венчании набилось родни и хуторян, как в арбузе семечек.

Венчал батюшка старообрядческий месточтимый Иоанн Иосифович Текучёв, после венчания попросил нас с Анной Кузьминишной спеть старую донскую песню, ишшо бабки наши пели. Уж больно ему ндравилось, как Анна поёт:

Снеги белые, пушистые

Покрывали все поля,

Одно поле не покрыто,

Поле батюшки мово.

Одно поле не покрыто,

Поле батюшки мово.

Среди поля есть кусточек,

Одинёшенек стоит...

Среди поля есть кусточек,

Одинёшенек стоит.

К земле веточку не клонит,

Знать, листочков на нём нет.

Пойду с горя в чисто поле, выйду я на бугорок…

Мать моя плакала, когда мы с Анной Кузьминичной песню завели.

На венчании родители мои, Егор Поликарпыч и Фёкла Ивановна, стояли наряжённые. Отец вместо своих войлочных вонючих штанов с лампасами натянул брюки из сукна хвасонистые, сапоги намазал салом гусиным свежим со смальцем. Чубатый, зыркающий чёрными глазами по сторонам. Мария, сестра Анны, тоже не отставала, юбку зелёную с оборами с сундука достала, на голову кружевную косынку надела, под косынкой волосы в фальшонку собраны, всё модничала. Свадьба была богатая, весёлая. Анны брат Илларион так чечётку выбивал, пыль столбом стояла», — вспоминал обо всём со щемящей тоской в душе Стефан Егорович.

Хорошая жизнь семейная зачиналась. Вечером хутор затихал, кое-где слышны были смех и крики молодёжи, на курагоде молодёжь гуляла под гармонь, песни пели. Эх, не вернёшь это всё назад! Вона с церквей все кирпичи да доски растянули по дворам. Больницу перетащили в хутор Сиротский.

А оно как оказалось, что на чужой земле сгодился? Свои-то, казаки, не взяли на работу в станице, сказали, что глухой с войны, дескать, им не нужен. А в хохлячьей, тавричанской слободе, которая на левом берегу Сала по указанию властей населялась до Второй Отечественной, на работу взяли, и сапоги новые хромовые дали, и френч военный. Он-то Стефан Егорович кроме табунов ничего и не знал. В Догзмакин на черные земли, что в калмыцких степях, табуны гонял. Сноровку надо иметь для этого, не все могут. Иногда против ветра целый день, с коня не слезая, табун держал, чтобы он по ветру не ушёл. Казаку одно счастье: разогнать жеребца и нестись, чтобы в ноздри степной запах полыни, и сердце заходится где-то там за спиной.

Не осталось от станицы да казаков ничегошеньки. Сады и те на топку пустили. А в 1930-х годах тех, кто встал на ноги, «кулаков», во время коллективизации отправили в Пермский край и на север: в Березняки, Старокузнецк, Серов, Архангельск, на Соловки — в ссылку. Кто успел, на подводы сели и ночью в неизвестном направлении скрылись. Всё под снос, и церкви не осталось ни одной. А было четыре: Богоявленская, в которую отец с матерью ходили, Троицкая, Власиевская, Покровская, да два молельных дома старообрядческих.

Подошедши к Муражку, Стефан остановился и окинул взглядом яры снизу: «Красота-то какая»!

Воспоминания роились в голове Стефана. Июнь, 19 число 1940 года. Именно в этот день, как говорила супружница, после Троицы во середу родилась самая любимая дощещка Феодосия, или, как ласково называли родители, Феня, Кашатурка. Травостой стоял высокий в том годе.

Родилась с чёрными, как смоль, волосами, чёрные глаза как переспевшие вишни с чёрными ресницами цеплялись за тебя и следили внимательно, будто понимая что. «Ишь ты, вся в мать да бабку калмычку-бузавку, красавица! — говаривала Кузьминишна. — Как вывернет батины глаза, то хоть стой, хоть падай»!

Стефан в 1941 году уходил на войну, Феня в люльке спала. Поцеловал её, да Евгению с Ваньчиком, и поехал в военкомат со своими станичниками. На войне думал о родных, о доме, о станице. Степь вспоминалась майская, разнотравье луговое, особо по балкам, Кузьминишна у речки с ромашками в руках… Мечтал, о том, что возвернётся домой, да как заживём! В 44-м контузило, лечился в госпитале, где обмазали пеной и завернули в простыни. Потом размотали, доктор принёс табак и хлеб, спросив у Стефана:

— Что у меня в руках?

— Табак, — ответил Стефан

— Ты куришь? — поинтересовался доктор.

Получил отрицательный ответ.

— Значит, будешь курить.

Оно и вправду. Дома Анна сажала в огороде самосад, и Стефан собирал табак в вязанку, укладывал на тачку, вёз домой, сушил, потом рубил в ступке лопатой, лихо закручивал самокрутку, чадя, как паровоз. Всегда носил с собой кисет, шитый дочерью Евгенией. Подушечки пальцев от махорки были чернючие. Семена табака збирали сразу на огороде, складывали в холщовые мешочки, оставляли на следующий год, на посев.

Перед тем, как вернуться домой из госпиталя Стефану Егоровичу, дети как предчувствовали возвращение отца, сидели на сундуке, смотря в окно, пели, болтая ногами:

Ты машина стукашина,

Куда папу утащыла,

Стой машина,

Стой, вагон,

Передай папе поклон.

Целую неделю пели эту песню и как наколдовали: Стефан вернулся домой контуженный, плохо слышащий, но живой. Ходил по весне травы в степи собирал, пил потом отвары, чтобы боль от контузии облегчить.

«Столько пережито у нас с Аннушкой. А вот незадача — придётся ехать в конный завод одному», — подходя к куреню, думал Стефан. Знал: если уж Кузьминишна решила, то бесполезно отговаривать.

Последние шаги к куреню делал тихие, привязал на учкур коня к перилам гальдареи, запрыгнул на балясник и прислушался. Вроде тишина, никого. Не слышно ни детских криков, ни возни хозяюшки возле гарнушки.

Не складывалось в голове, как при детях собирать вещи. Сердце-то не каменное. А больше всего боялся черных глаз Феодосии, всё понимающих.

Возле входа дверь была подпёрта веником. Осторожно зашёл в курень — пусто, никого. Анна, наверное, за коровами побежала, а детвору за гусями и козами на речку отправила. Значит и прощания не состоится. «Ничего, я же не ухожу от них, я просто переезжаю, — успокаивал себя такими мыслями Стефан. — Тут сборов немного. Как за зипунами в поход иду, только подпоясавшись, остальное в походе добуду, заработаю». Собрав нехитрые пожитки в узел, выскочил за дверь, на лету отвязав лошадь, лихо взлетел на Косынку.

— Пошла! — громко сказал кобыле.

Косынка, ждущая всю дорогу, когда наездник, наконец, решит помчаться на ней по степи со всей удалью, радостно помчалась вперёд, захватывая ноздрями терпкий дух скошенной травы, навстречу новой жизни. Прочь от казённой казачьей старообрядческой наскрозь пропахшей казармой и монастырём прошлой жизни.

Изображение

Слева Феодосия Стефантьевна Соловьёва (Зипунникова)


Изображение

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Зипунников Стефан Егорович 1906–1993 гг. – донской казак станицы Атаманской Сальского округа Области Войска Донского.

2. Воины-порубежники – защитники рубежей государства.

3. Расказачивание – проводившаяся большевиками в ходе Гражданской войны политика. Красный террор и репрессии против казаков, выражавшиеся в массовых расстрелах, взятии заложников, сожжении станиц, натравливании иногородних против казаков.

4. Коллективизация – политика объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные колхозы и совхозы, проводившаяся в СССР в период с 1928 по 1937 гг.

5. Курень – жилище, дом казаков.

6. Курды – индоевропейский народ в Западной Азии, проживающий в этнографической и исторической области Курдистан (из Курдистана никто не выселялся. Скорее всего, это были курды из Средней Азии).

7. Молельный дом, моле́нная – помещение (особенно у старообрядцев) для совершения богослужения, домашняя церковь. В царских хоромах моленная также называлась Крестовая комната.

8. Старообрядцы – совокупность религиозных течений и организаций в русле русской православной традиции, отвергающих предпринятую в 1651–1660-х гг. Московским патриархом Никоном и царём Алексеем Михайловичем церковную реформу.

9. Подклет – устаревшее название, которое использовалось по отношению к нежилому (цокольному) этажу жилой деревянной или каменной постройки.

10. Пашаница – пшеница.

11. Осока – травянистое растение с узкими плотными, нередко режущими длинными листьями, растущее обычно в сырых, болотистых местах.

12. Косарка – разновидность косы.

13. Опарыш – личинка мясной мухи.

14. Рахманщики – так называли донских казаков, занимавшихся солением рыбы. (Рахман — внутренности рыбы).

15. Духмянное – пахучее.

16. Наскрозь – насквозь.

17. Волы – быки рабочие.

18. Кужонок – молодой неопытный казак

19. Копнёшки – небольшие кучки свежескошенного сена.

20. Зубарить – ворошить сено граблями (подавать хлеб в барабан молотилки).

21. Навильник – специальная насадка на вилы, которая позволяет быстро и легко захватывать сено и строить из него стог, представляет собой вилы с тремя расходящимися и изогнутыми зубьями, где средний зубец располагается почти перпендикулярно к двум крайним.

22. Ирьян – откидное молоко, разбавленное водой.

23. Катламы — род пирожков, сдобные тонкие лепёшки.

24. Гуртом – все вместе.

25. Озимка – рядки озимой пшеницы.

26. Чукавый – сметливый, догадливый, хитрый

27. Кашатурка – ласкательное прозвище девочек.

28. Новая Лавла – хутор в Заветинском районе Ростовской области.

29. Курёнка – самогонка.

30. Идолова баба – упрямая женщина.

31. Чинный ряд – ряд икон (деисусный чин, порядок расположения икон).

32. Чинберочка – верхняя шторка над иконами в красном углу.

33. Подрушник (подручник) – небольшой квадратный коврик (тонкая подушка) для рук и головы при совершении земных поклонов у старообрядцев.

34. Лестовка – разновидность чёток в дораскольной Руси, после раскола была постепенно вытеснена вервицей. Более всего используется у старообрядцев.

35. Лампа-семилинейка – керосиновая лампа, фитиль которой по ширине равен семи линиям. Одна русская линия = 2,54 мм.

36. Хвасонистые – модные брюки.

37. Фальшонка, файшонка – головной убор замужних женщин, ажурная косынка, плетёная из чёрных шелковых или хлопчатобумажных нитей. Концы файшонки завязывали сзади бантом или соединяли на затылке, перевязывая лентой с бантом.

38. Курагод – вечерние посиделки в станицах и хуторах Дона.

39. Вторая Отечественная – Первая мировая война 1914–1918 г.

40. Френч – куртка, китель, пиджак.

41. Догзмакин – посёлок в Сарпинском районе Калмыкии.

42. Самосад – табак собственного посева и домашней обработки.

43. Муражок – островок на р. Сал в ст. Атаманской.

44. Калмычка-бузавка – буза́вы это казаки-калмыки, переселившиеся на Дон. Имеют некоторые, отличные от других этнических групп калмыков, особенности культуры.

45. Самокрутка – папироса, изготавливаемая самим курильщиком из нарезанного табака или махорки, сигаретной или папиросной бумаги.

46. Кисет – небольшой мешочек для хранения вещей, затягиваемый шнурком. Часто в кисете хранят табак для курения.

47. Учкур – шнурок, поддерживающий брюки.

48. Гальдерея, галдарея – порог куреня, дома казаков.

49. Балясник – балкон вокруг куреня.

50. Гарнушка – летняя печка.

5
+5
11:14
1.33K
RSS
Татьяна
17:32
+1
Спасибо! А такие слова как чимчекует — идёт, чин — чинарём, важный, я в детстве слышала эти слова т.к.родом с Сальских степей.
Сергей
21:55
+1
Лариса Александровна, очень душевный рассказ. Пока читал, слышал ентот особенный говор казаков, запах луговой полыни, топот копыт скачущего под горячим казаком, коня.
Погрузился в то нелегкое для казаков время. Особое спасибо автору за забытые в наше время слова, обороты речи тогдашних станичников.
Лариса автор
12:52
Спасибо Сергей. Особенно приятно это слышать от человека имеющего этнические казачьи корни. Казачьему роду нет переводу.
Сергей
18:45
Я старался
Загрузка...
Ваш клик по рекламе, помогает развитию сайта «Казачий Стан»